Лепила[СИ] - Николай Шпыркович

— Распуста это, а не любовь — я почти видел, как строго поджала губы Корнеевна. — Ой, девки, веселитесь — потом плакать будете.

— Ай, Корнеевна, плакать все равно придется, так хоть повеселимся — легкомысленно ответила Лилька, после чего Корнеевна возмущенно замолчала.

Спокойной ночи, впрочем, не получилось: ровно в полночь, будто граф Дракула, в дверях возник Семеныч, и, усиливая сходство с легендарным вампиром, саркастически попросил разрешения войти.

— Ущемленная грыжа, — коротко бросил он, больной в приемнике, оформляют, бреют. Вздохнув, я отправился опрашивать поступившего. Пока раскачались, сделали операцию, наконец — было уже 2 часа ночи. Однако праздник и не думал заканчиваться — с интервалом в час поступили 2 аппендицита, а на закуску, уже под утро — прободная язва желудка.

— Давайте, давайте — работайте, — мстительно приговаривал Семеныч — нечего на работе … спать.

— Семеныч, кончай, — не выдержал я, а то следующая интубация — твоя.

— Угу. Грыжа у них выпала и по полу волочится от тяжелой работы — обратился он к Степановне, однако той явно было не до шуток, и она лишь что–то буркнула из под маски, сосредоточенно заряжая очередную нитку в кривую хирургическую иглу. Короче, из операционной мы выползли лишь к половине седьмого. В отделении был полный завал: к уже имеющимся пациентам прибавилось еще трое — оба аппендицита, оказавшиеся, по закону парной подлости, гангренозными, с уже начинающимся перитонитом, и прободной язвой, где этот перитонит уже вовсю бушевал. Грыжу мне удалось сбагрить в хирургию, но свято место пусто не бывает — и на свободное последнее место пришлось положить очередного алконавта, допившегося до коматозного состояния.

Сев за стол, я попробовал заполнить лист поступлений, но после двух–трех каракулей, которые вывела моя рука под контролем засыпающего мозга, решил перебить самую охоту хотя бы десятиминутным сном. А что? Сам Леонардо так делал — спал по десять минут каждые два часа — а потом ваял себе, да Мон Лиз рисовал. Правда, наверное, всю ночь не оперировал.

Что интересно: раньше в подобных ситуациях снов не было, теперь же, даже уставший мозг что–то сортировал, обрабатывал, так что сновидение вилось причудливой змейкой, где реальные слова и события переплетались с бредятиной: Лукич начинал проверять нас с Сергеем, знаем ли мы, как накладывать пращевидную повязку на голеностопный сустав. Я пытался возразить ему, что на голеностоп накладывается восьмиобразная повязка, и что на кой она нам вообще — мы же не хирурги, на что тот неодобрительно качал головой и приговаривал: «Очень, очень нехорошо!». Сразу после этого моя бывшая жена под ручку с Рахимбаевым, который так и не снял валенок с галошами, шла к машине, за рулем которой сидел бледный Винт, а дверь им открывал ехидно улыбающийся мне Гоша.

— А что же ты хотел? — прижмурившись, произнес он, я видел, как глаза его наливались злобой, и это уже был не Гоша, а Череп.

— Ты дашь мне, лепила, все что надо — четко произнес он, и я, вздрогнув, проснулся. Первую минуту весь сон, как отпечатанный, стоял перед глазами, затем начал таять и размываться, как туман под утренним солнцем, так что спустя какое–то время от него остались лишь смутные образы.

Помотав тяжелой головой я взглянул на часы — спал я всего восемнадцать минут, но теперь хотя бы мог уже писать слова, а не китайские иероглифы, причем следуя всем правилам восточного правописания — сверху вниз. О-ой, а еще ведь сутки пахать! Даже если днем удастся чуток покемарить — все равно башка свинцовой будет до самой ночи — проверено на себе. На пятиминутке зевали все: и я с Семенычем, и дежурный доктор, и начмед с нами — за компанию, так что присутствуй здесь какой–нибудь африканский Шишкин — мог запросто обессмертить свое имя шедевром: «Утро львиного прайда в африканской саванне». Разбредались мы, правда, не как львы, а, скорее, как медведи–шатуны, которых подняли из берлоги сразу после залегания в спячку, и заставили шляться по лесу до самой весны — такие же усталые и злые.

Ну, что, повторим подвиг Геракла? Тот самый, с сельскохозяйственными постройками конезаводчика Авгия? Сев за стол я угрюмо посмотрел на жизнерадостного гражданина средних лет, весело демонстрировавшего оттопыренный большой палец. Сия часть тела, по–видимому, должна была демонстрировать нечто большее, чем просто хорошее настроение, но название препарата, повышающего потенцию, мы давно аккуратно отрезали, так что мужик во всех ситуациях просто декларировал свою жизненную позицию — «Вопросов нет!». Лично мой большой палец, все, что с ним ассоциировалось, а равно и настроение указывали и стремились куда–то к центру Земли. Как их поднять — ясное дело, мужик с плаката, присоветовал бы, да мне что–то не хотелось.

Пьянчуга начал выходить из комы и пробовал уже что–то бессвязно бормотать, а значит, через несколько часов можно будет его выписать. Инсульт пока никуда не денешь — можно, конечно, да жаль женщину — успеет еще зарасти пролежнями. Вот Олега, я, пожалуй, переведу — последние двое суток он стабильный.

Осмотрев парня, я написал переводной эпикриз и вручил историю болезни санитарке. Усадив Олега на кресло–каталку, она покатила его к выходу.

— Ну, будь здоров, Олег, смотри, к нам не возвращайся — дал я напутствие ему на прощание.

— Да уж, к вам лучше не попадать — весело отозвался он, придерживая рукой пластиковый пакет с упаковкой сока. — А что, у меня, правда, инфаркт? Не может быть.

… К нам он действительно, больше не вернулся. Выписавшись из больницы, тайком от родителей он подал–таки документы в физкультурный, не знаю уж, каким образом обманув комиссию: подделав ли справку о состоянии здоровья, а может, сунув кому взятку. Не сказав никому ни слова, он уехал сдавать экзамены по физподготовке, и тяжело рухнул на шлаковую дорожку стадиона после пятисот метров кросса. Столпившиеся вокруг абитуриенты лишь суетливо галдели про воздух, который надо дать пацану и бестолково совали снятые с себя майки ему под голову. «Скорая», приехавшая по вызову, лишь констатировала смерть от острой сердечной недостаточности. Он так и не поверил, что у него и в самом деле был инфаркт …

… Однако это случилось потом, а пока что Олег уехал, белозубо улыбаясь нам, немного смущенный оттого, что его, здорового парня, повезут на кресле, как какого — нибудь дедушку — героя Сталинградской битвы.

Так. Пять. Надо еще кого–то перекинуть. Делать нечего, придется идти к Семенычу. В принципе, и так можно перевести, однако же, надо и заведующему хирургией дать себя проявить милостивцем.

— Семеныч, пожалей ты нас — тоном мужика, у которого нехристь — староста записал единственного сына в рекруты, — начал я. — Возьми ожог, а?

— Некого мне у вас брать! — отрезал старикан, покусывая седой ус. У меня вон и так — куча народу, да еще вон, терапия, свои метастазы пустила — цирроз к нам засунули, за каким макаром, спрашивается?

— Во–во, Семеныч, на кой он тебе? — обрадовано согласился я. — Лучше у меня ожог возьми. Я же к тебе, как к старшему товарищу пришел — без твоего согласия не переведу, — сейчас была моя очередь подлизываться. У меня получилось неплохо — выслушав мои панегирики, Семеныч посопел немного, и великодушно согласился.

— Ладно, давай свой ожог, в 54‑ю.

— Сей момент, Семеныч — радостно откликнулся я и (эх, сгубила жадность фраера), сразу же спросил: — А девчонку?

— Палец вам дай — руку по плечо отхряпаете! — возмущенно вскинулся Семеныч. Девчонку полечите, ей рожать еще.

— Да это я так, на всякий случай — дал я задний ход.

Похоже, мы наладили с Семенычем мирные добрососедские отношения, еще бы с Гошей поговорить, однако тот и носа не казал в ординаторскую, по–видимому, оскорбившись на весь мир.

Расходившись за утро, первую половину дня я провел относительно неплохо, однако, пообедав, я снова почувствовал, как меня неудержимо клонит в сон. Почти собравшись прилечь на диван, я вдруг увидел стоявшую на подоконнике банку и вспомнил о подарке растениевода.

Пах кофе обалденно, и, легкомысленно позабыв наказы Лукича, я сыпанул в турку полную чайную ложку, еще и с горкой. Дождавшись появления шапки коричневой пены, я перелил напиток в чашку, и с наслаждением вдохнул его аромат. Цветом напиток напоминал свежесваренный гудрон, ну а действие доморощенного кофе было совершенно убойным: уже к концу чашки сердце начало постукивать сильнее, по прошествии же часа бухало, как паровой молот. Сна, правда, тоже, как не бывало, однако сосредоточиться на какой–нибудь деятельности было совершенно невозможно: едва начав, например, заполнять очередной отчет, через пару минут я бросал ручку, и шел проверять запасы антибиотиков, а там, едва открыв шкаф, разворачивался и шел в палату к больным, вновь возвращался к отчету, и так без конца — кофеин требовал реализовывать свой возбуждающий потенциал в мышечной деятельности. Мне бы сейчас что–нибудь вроде переезда на новую квартиру, где все время надо что–то носить — перетаскивать, крутить — вертеть — упаковывать, — разнообразных физических нагрузок, одним словом. На работе же таковых не было, а потому Николаевна перед уходом домой опасливо посмотрела на мою нервную беготню, и, как потом говорила санитарка, наказала смотреть за мной, дабы я ничего не сотворил с выходящей на ночь Светкой — изменщицей.